Мученик Иоанн Попов

Мученик Иоанн родился 17 января 1867 года в городе Вязьме Смоленской губернии в семье священника Воскресенской церкви города Вязьмы Василия Михайловича Попова и его супруги Веры Ивановны. 19 января он был крещен в Спасо-Преображенской церкви города Вязьмы своим дедом, протоиереем Михаилом Поповым. В 1888 году Иван Васильевич окончил Смоленскую Духовную семинарию, в 1892-м – Московскую Духовную академию и был оставлен на год для приготовления на вакантную преподавательскую должность. В 1893 году он был назначен временно исполняющим должность доцента по кафедре патристики. Первую пробную лекцию он прочел о Тертуллиане¹.

В 1897 году Иван Васильевич защитил магистерскую диссертацию «Естественный нравственный закон. (Психологические основы нравственности)», в которой разбиралось происхождение и обоснование нрав­ственности как с философской, так и с богословской точек зре­ния, и был утвержден в должности доцента академии. В 1898 году Иван Васильевич был назначен экстраординарным профессором по кафедре патристики.

В 1901–1902 годах Иван Васильевич был направлен за границу для прослушивания лекций по богословию в Берлине и Мюнхене, откуда он писал своему давнишнему другу доценту Духовной академии Сергею Ивановичу Смирнову, подробно описывая ход лекций, свободное владение предметом профессорами и исправность посещения лекций студентами, некую корпоративность студентов («Корпорации сохраняют средневековую организацию. Они строго замкнуты и служат по­стоянным источником вражды и столкновения между партиями. Вместе с этим корпоранты занимаются более кутежами и фехтованием, чем наукой»). В портивовес этому Иван Васильевич обращает внимание на протестантские студенческие союзы и религиозные собрания студентов и преподавателей, однако выражает сомнение в искренности веры тех, кто на них приходит.

Вернувшись из-за границы, Иван Васильевич в 1903 году был назначен на должность редактора «Богословского вестника», и с этого времени у него прибавилось много хлопот, связанных с пуб­ликацией различных статей и с цензурой. Особенно стало трудно, когда в 1905 году в русском обществе, не исключая академических кругов, разгорелись страсти, касающиеся политических вопросов. «Богословский вестник» был обвинен в либерализме, и в 1906 году Иван Васильевич подал прошение о снятии с себя обязанностей редактора.

В 1904 году Иван Васильевич опубликовал работу «Религиозный идеал святого Афанасия Александрийского», в 1908-м – «Святой Иоанн Златоуст и его враги». В 1911–1912 годах была из­дана его книга «Конспект лекций по патрологии», в основу кото­рой были положены записи студентами его лекций.

В 1906 году он представлял Московскую духовную академию в Предсоборном присутствии Русской Православной Церкви, где выступал за широкое представительство белого духовенства и мирян в органах церковного управления.

С 1910 года, в связи с введением нового устава в Духовных ака­демиях, он стал экстраординарным профессором по 1-й кафедре патрологии.

С 1894 по 1916 год Иван Васильевич «неоднократно участвовал в магистерских и докторских диспутах и давал отзывы на магистерские и докторские сочинения, а также рекомендации для при­суждения премий за различные богословские и исторические труды». С 1907 года Иван Васильевич состоял приват-доцентом историко-филологического факультета Московского университета по кафедре истории Церкви. В 1917 году он защитил докторскую диссертацию «Личность и учение блаженного Августина», которая явилась фундаментальным трудом на эту тему.

Один из исследователей историко-богословского наследия Ивана Васильевича Попова, характеризуя его как человека, отли­чавшегося «кристальной честностью и высокой религиозно-нрав­ственной настроенностью», пишет о нем: «[Он] был человеком боль­ших дарований и исключительного трудолюбия. В своих патрологических трудах он умело сочетал богословский и философский анализ с исторической демонстрацией. Истина святоотеческой ве­ры им воспринимается и показуется как истина разума или как ра­зум истины. Творения святых отцов для него были всегда живым выражением внутренней жизни Церкви, свидетельством ее неоскудевающей духовности в различных условиях исторического бытия и развития. Он намеревался представить историю Церкви в “лицах” святых отцов – в плане единого Предания Церкви, положить основы к построению своего рода исторического богословия».

Один из студентов, слушавших лекции Ивана Васильевича в академии, писал о нем в своих воспоминаниях: «…Пожилой муж­чина с аскетически строгим, худым, окаймленным небольшой бо­родой лицом на первый взгляд не привлекал внимания, и только приглядевшись можно было увидеть в его глазах глубокую сосре­доточенность и внутреннюю силу. Последнюю он смог вполне проявить позднее, во время своих неоднократных ссылок и в из­гнаниях, когда в крайне трудных условиях жизни не терял стойко­сти и бодрости духа, перенося лишения с мужеством мученика древних времен, как мне рассказывали об этом живые свидетели его подвигов.

Свои лекции он читал интересно… чувствовалось, что за его словами скрывается глубокое содержание и прекрасное знание своей дисциплины. Философия святых отцов вырисовывалась пе­ред нами как непосредственное продолжение древней эллинской мысли и, одновременно, как глубочайший корректив, исходив­ший из божественного откровения, ко всему ценному, что внесла в мир античность. Христианизированную философию Востока он связывал с аналогичной философией Запада, а затем и с течения­ми западноевропейской средневековой мысли, показывая основ­ное расхождение Востока, с его проникновенным логизмом и софийностью, и Запада, с его односторонними рационалистичес­кими устремлениями, которые привели в конце концов к замене онтологии² узкими рамками гносеологии³.

Член Всероссийского Церковного Собора, доктор богословия, погруженный в древность… он активно откликался на все совре­менное, причем не только по вопросам церковной жизни. В нем не было повального осуждения того нового, что шумело и кипело вокруг. Напротив, он старался понять смысл совершавшихся перемен, понять причины, породившие их именно в данной форме, пытался предсказать то, что последует в дальнейшем…

В обстановке тяжелых и мучительных 1919–1920 годов он пытался провидеть более светлое и отрадное будущее, веря в ду­шевную доброту и неискоренимую ясность мудрости народной, в которой разуверились многие из тогдашних писателей и мыслите­лей. История и философия, особенно философия блаженного Августина, свидетеля древнего катаклизма, над которой Попов работал долго и прилежно, заставляли его и мыслить соответствен­но, не иронизируя над многими тяжелыми нелепостями пережи­ваемой поры, а стараясь осмыслить общий ход истории и наметить хотя бы малый, но светлый прогноз, который ободрил бы челове­ка и дал бы ему силы для жизни и действия. И, в целом, его прогноз был положительным, хотя уже тогда он предвидел много мрачного и тяжелого в судьбах Русской Церкви на последую­щие годы».

В 1917 году Иван Васильевич был избран членом Поместного Собора от Московской Духовной академии и заместителем председателя по отделу Духовной академии. На Соборе он принимал активное участие в обсуждениях, касающихся высшего духовного образования.

После окончания деятельности Поместного Собора Иван Васильевич преподавал в Московской Духовной академии и в Московском университете.

С осени 1919 года занятия Московской духовной академии были перенесены в Москву. В отчете ректора Академии прот. Анатолия Орлова о ее деятельности в 1919/1920 и 1920/1921 гг. сказано, что «для организации учебных занятий в Москве и решения текущих академических дел Совет МДА избрал Исполнительную Комиссию, в которую, под председательством о. ректора, вошли в качестве членов: проректор архим. (ныне епископ) Иларион, орд. проф. И.В. Попов и экстраординарные профессора: прот. В.Н. Страхов, В.П. Виноградов и архим. (ныне епископ) Варфоломей». Из отчета следует, что в 1920/1921 уч. г. профессор И.В. Попов читал лекции «о литературе мужей апостольских и христианских апологетов, кончая Оригеном».

Архимандрит Варфоломей (Ремов), экстраординарный профессор Академии, благочинный академического храма Покрова Пресвятой Богородицы, позже – архиепископ, настоятель Высоко-Петровского монастыря (где с 2/15 августа 1921 года располагалась Академия), вместе с Иваном Васильевичем принимал участие в перенесении занятий Академии в Москву. Будучи арестован в сентябре 1920 года, архимандрит Варфоломей, отвечая на вопросы следователя о его отношениях с профессорами Академии, упоминает и об И.В. Попове: «С проф. Поповым находился в добрых отношениях вообще, а также имел сношения и по делам лаврского прихода <…> Ив. Вас. Попов мне рассказывал о своих шагах в защиту лавры; ездил он в VIII Отдел Наркомюста, где встретили его неопределенно, и нашел поддержку в каком-то учреждении. <…> Попов и я старались выяснить, какие правовые шаги можно было бы осуществить в этом деле». Взаимодействие с властью в правовом поле всегда было важным для Ивана Васильевича, что видно и из последующих его действий и ответов при арестах.

В 1919 и в 1920 годах на время каникул Иван Васильевич уезжал в село Самуйлово Гжатского уезда Смоленской губернии.

2 января 1919 года он писал из Самуйлова Михаилу Михайловичу Богословскому⁴: «Доехал до Самуйлова благополучно, хотя и без всякого комфорта. Прежде чем сесть в вагон, пришлось про­стоять на холодной платформе в очереди около пяти часов. Весь поезд состоял из товарных вагонов с железными печками посередине… Когда печь топили, в вагоне становилось тепло, но весь он наполнялся дымом, разъедающим глаза, а когда топка прекраща­ется и воздух очищается от дыма, температура в вагоне быстро па­дает. Я поместился под нарами на длинной поперечной доске. Сидеть на ней нельзя, потому что нары не дают выпрямиться, но зато я всю дорогу на ней лежал, а ведь какой-то философ сказал, что ле­жать лучше, нежели сидеть. Гораздо приятнее было ехать на лошади из Гжатска в Самуйлово: зимняя тишина, безлюдье и ровная белая пелена кругом так успокоительно действует на душу, постоянно возмущенную там, где теперь кипит котел с помоями. В доме у нас все благополучно. После бури крестьянского восстания, унес­шего много бесполезных жертв, все снова успокоилось. В деревне “затишье, снежок, полумгла…”».

5 февраля Иван Васильевич писал ему: «Газеты я здесь читаю исправнее, чем в Москве. Мой племян­ник, как народный судья, по обязанности выписывает “Известия”, а раз газеты приносят к вам в дом, трудно воздержаться, что­бы в них не заглянуть. По официальным сообщениям слежу за ужасным ростом голода, болезней и разрухи. На душе тяжелым камнем лежит ожидание еще больших бедствий, а вследствие это­го плохо отдыхаю и поправляюсь, несмотря на самые благоприят­ные условия для здоровья, в которых я живу. И таково не мое только настроение, но и огромного большинства крестьян. “Сосет за сердце”, говорят они…»

Еще одно письмо датировано 16 марта 1920 года: «Я живу здесь тихо и спокойно. Конечно, продовольствен­ное положение здесь страшно ухудшилось по сравнению с про­шлым годом. Осенью в мое отсутствие были сделаны лишь очень небольшие запасы. Теперь они подходят к концу, пополнить их уже трудно, потому что все излишки у крестьян отобраны, да и не по карману. <…> Живем мы в лесу, а дрова достаются с величайшим трудом. Нарубленных дров не продают, а отводят деревья на корню, предоставляя покупателям рубить их своими средствами. Сами мы по отсутствию сноровки к этому совершенно не способны, а крестьяне за деньги рубить не нанимаются. <…> В конце концов дрова нарезали. Теперь задача, как их перевезти. Все время, свободное от этих хозяйствен­ных забот, отдано занятиям, которые идут довольно успешно. В Москве за всю осень не пришлось ничего сделать, но здесь я порядочно написал для курса и подготовил материалы для дальнейших работ…»

Из письма от 3 апреля 1920 года: «В Гжатске, в Вязьме и более глухих уездных городах нашей губернии свирепствует тиф… Свое письмо Вы заканчиваете мрачными опасениями и выражением безнадежных чувств. Конечно, жизнь наша полна бедствий и не сулит пока ничего хорошего. Но все же будем надеяться на Бога. Душа успокаивается, когда отдал себя на Его волю».

В феврале 1920 года Иван Васильевич писал профессору Пет­роградской Духовной академии Николаю Глубоковскому: «Участь Вашей Академии ожидает и нашу. Я уверен, что в будущем году она функционировать не будет. Из зданий нас постепенно вытес­няют, а денег на содержание Академии у Церкви нет. Это очень горько. Я думаю не о своей личной судьбе: мы все, конечно, где-нибудь пристроимся и найдем себе кусок хлеба… Нет. Не лич­ная судьба, а гибель учреждения, которое любил и которому доб­росовестно служил 26 лет, – вот что угнетает. А затем, хотелось бы оформить все сделанное за четверть века и издать в виде ученого и подробного курса… мои конспекты. Но как это сделать вдали от библиотеки и при отсутствии необходимого досуга…»

После закрытия в 1920 году Духовной академии Иван Василь­евич продолжал до 1923 года преподавать в Московском университете на кафедре философии древних веков.

В связи с обновленческим расколом, возникшим в 1922 году, и с тем, что часть архиереев вернулась в православие, а часть осталась в обновленчестве, некоторыми церковными людьми стали составляться списки архиереев – православных и находящихся в обновленческом расколе. Иван Васильевич попросил достать ему такой список своего ближайшего ученика, занимавшегося под его руководством церковной историей и патрологией, Антония Тьевара⁵. Список этот оказался далеко не полон, и Иван Васильевич, как человек, хорошо знавший церковную жизнь, стал его допол­нять. Весьма важным для такого списка было и настоящее положе­ние епископата, то есть находятся ли архиереи на кафедре или они отправлены в тюрьмы и ссылки. С этой целью Иван Васильевич добавил к нему отдельную графу. Составление такого списка было тем более необходимо, что, по сведениям, дошедшим до Патриарха Тихона, на 1925 год намечалось созвать Собор всех Православ­ных Восточных Церквей. Иван Васильевич познакомил с этим списком Патриарха Тихона и спросил его, возможно ли уточнение фамилий архиереев, на что Патриарх ответил, что на память их не знает, и благословил Ивана Васильевича работать над полным списком канонических архиереев Русской Православной Церкви. Предполагалось, что если Собор состоится и на него будут пригла­шены представители Русской Церкви, то Иван Васильевич будет отправлен туда делегатом. При составлении списка канонических архиереев Ивану Васильевичу приходилось постоянно консульти­роваться с митрополитом Крутицким Петром (Полянским).

В 1923 году Иван Васильевич стал хлопотать о получении ви­зы, чтобы выехать для лечения в Чехословакию, но хлопоты оказались безрезультатными. В том же году Патриарх Тихон поручил одному из своих сотрудников передать за границу указ о назначе­нии митрополита Платона (Рождественского) управляющим Северо-Американскими приходами. У того, однако, не было возможности это осуществить, и он обратился за помощью к Ивану Васильевичу, который в свою очередь обратился к знакомому сотруднику Чехословацкой миссии с просьбой переслать письмо и указ Патриарха профессору Новгородцеву, чтобы тот переслал его в Америку. Сотрудник миссии поначалу отказался, сказав, что в политические дела они не вмешиваются, но поскольку Иван Васильевич настаивал, тот попросил разрешения прочитать пересылаемый документ, а прочитав и увидев, что это всего лишь офи­циальный указ, согласился его переслать.

Именно И. В. Попов в 1924 году по поручению Святейшего Патриарха Тихона составил ответ Константинопольскому Патриарху Григорию VII, признавшему обновленцев и предложившему Патриарху Тихону удалиться от дел управления Церковью.

10 декабря 1924 года Иван Васильевич был арестован и заключен в тюрьму ОГПУ в Москве. С этого времени закончилась его деятельность на поприще изучения церковной истории и преподавания патрологии, он сам стал участником этой истории и на сво­ем личном примере должен был показать тот образ христианина, коим прославились и просияли святые отцы и учителя Церкви.

Сразу же после ареста его допросил начальник 6-го отделения секретного отдела ОГПУ Тучков.

– Что вы можете показать о списках архиереев, составленных с целью учета высланных и заключенных советской властью?

– Списки в одном экземпляре я получил от лица, назвать ко­торое не желаю. Списки были написаны от руки чернилами на ли­сте бумаги. Получил я эти списки с месяц тому назад.

– Где вы получали списки?

– Получил я их на своей квартире, продержав их недели две, передал другому лицу – фамилию которого назвать также не желаю.

– Кому вы показывали эти списки и на какой предмет?

– Списков я не показывал, а только один раз приходил к Пат­риарху Тихону осведомиться о некоторых епископах, об их фамилиях.

– Что вам на это ответил Патриарх Тихон?

– Он ответил, что фамилий этих епископов он не знает. <…>

– Давали ли вы Тьевару поручения о дополнении списков и их уточнении?

– Возможно, и давал, но точно не помню.

– Посылали ли вы письмо митрополиту Петру с просьбой дать вам сведения о епископате?

– Да, посылал, но ответа не получал.

Следователь попросил профессора изложить свою позицию относительно советской власти. Иван Васильевич ответил: «Я, как христианин, не сочувствую в современном порядке вещей антире­лигиозному и аморальному уклону; последний, может, отчасти вытекает из первого. Кроме этого, в советском государстве мне не нравится отсутствие некоторых институтов, имеющихся в других государствах, как-то: свободы слова, неприкосновенности лично­сти и так далее; вообще, я принципиальный противник какой бы то ни было диктатуры. Я считаю, что для разрешения социальных проблем метод эволюции предпочтителен методу революции и что задачи социалистической революции были бы вернее разрешены первым путем. В общем же я безусловно подчиняюсь советской власти».

Объясняя, каким образом велась работа над уточнениями све­дений, касающихся современного положения архиереев, Иван Васильевич сказал: «Я имею основание думать, что если бы вопрос о подготовке встал бы перед Патриархом, то обратились бы и ко мне, как к одному из немногих оставшихся в живых профессоров академии. Мне казалось, что для работы Собора по ликвидации обновленческого раскола и информации его же о взаимоотноше­ниях Церкви и государства такой список мог быть полезен. Для со­ставления сведений по существу последней графы, а также для по­лучения сведений в целях пополнения и поправок списка вообще, я обращался к некоторым знакомым, в том числе к Антону Макси­мовичу Тьевару, моему бывшему ученику, которого я знал как преданного делу Церкви, интересующегося текущей церковной жизнью и богословской наукой… Тьевара я просил пособирать, при случае, сведения по существу списка, что последним было ис­полнено в очень небольшой степени и ограничивалось передачей нужных сведений на словах. Главным образом список составлялся только мной, по личным сведениям, из прессы, в порядке частной информации от некоторых лиц, припомнить которых затрудня­юсь, так как сведения эти слагались у меня в голове в течение не­скольких лет…».

В конце декабря 1924 года следователь вновь допросил про­фессора и среди прочего спросил:

– Что вы говорили… относительно способа пересылки спис­ков на Вселенский Собор?

– Я предполагал, что меня может командировать Патриарх на Вселенский Собор в качестве специалиста богослова и эти списки мне были бы в качестве материалов, форма использования их для меня была не ясна. Если бы интересы Церкви того потребовали, я бы на Вселенском Соборе огласил списки полностью.

– Сообщите фамилию лица, которому вы передали на сохра­нение списки?

– Нет, не скажу.

После некоторого перерыва, уже после смерти Патриарха Тихона, когда Местоблюстителем Патриаршего престола стал ми­трополит Крутицкий Петр (Полянский), в конце апреля 1925 года допросы возобновились.

– Вы сможете поручиться, что составленные вами списки пра­вильны? – спросил следователь Ивана Васильевича.

– Нет, поручиться не могу, так как списки мною не законче­ны. Мое намерение было составить их как можно точнее. Это бы­ло необходимо, чтобы не ввести в заблуждение Вселенский Собор.

– Сознаете вы то, что, думая оглашать за границей списки епи­скопата, подчеркивая в списке епископов арестованных, сослан­ных советской властью, не давая объяснений, почему это произо­шло, вы тем самым вызывали враждебное отношение к советской власти со стороны капиталистических государств?

– Я это думал делать в интересах Церкви; как это могли истол­ковать гражданские власти капиталистических государств, это ме­ня не касалось. Я лично думаю, что официальные акты правитель­ства, судебные и другие, компрометировать власть не могут. Я ду­маю, что закон не налагает обязанности на граждан умалчивать об этих актах.

27 апреля Ивану Васильевичу было предъявлено обвинение в «сношениях с представителями иностранных государств с целью вызова со стороны последних интервенции по отношению к со­ветской власти, для каковой цели Поповым давалась последним явно ложная и неправильная информация о гонениях… Церкви и епископата».

На обороте листа с обвинительным заключением Иван Василь­евич написал: «С формулировкой обвинения не согласен. Возраже­ния свои изложу после того, как мне дана будет возможность про­честь формулировку предъявленных статей в кодексе законов».

19 июня 1925 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило Ивана Васильевича к трем годам заключения, и он был отправлен в Соловецкий концлагерь. Туда же был отправлен и его ученик Антоний Тьевар.

Свидетель пребывания Ивана Васильевича на Соловках про­тоиерей Михаил Польский писал о нем: «Иван Васильевич был учителем школы грамотности при Соловецком лагере… Говорить об учено-богословской работе Ивана Васильевича Попова – осо­бая отдельная задача. Во всяком случае, в России патрология, как наука, впервые создана им… Характеризуя его ученость, архиепис­коп Иларион (Троицкий) говорил: “Если бы, отцы и братия, все наши с вами знания сложить вместе, то это будет ничто пред зна­ниями Ивана Васильевича”».

Профессор Иван Васильевич Попов был автором текста обра­щения православных епископов к правительству СССР, известно­го как «Памятная записка соловецких епископов», которое было принято всеми заключенными в Соловецком концлагере архиере­ями. В этом обращении подробно описывались идейные различия между идеологией коммунизма, принятой советской властью за государственную доктрину, и церковным мировоззрением и како­вы сложившиеся на тот момент отношения между Церковью и го­сударством; в нем отмечались общие принципы взаимоотноше­ний между Церковью и государством, основанные на признании закона об отделении Церкви от государства. В этом обращении, в частности, говорилось: «Православная Церковь не может по примеру обновленцев засвидетельствовать, что религия в пределах СССР не подвергается никаким стеснениям и что нет другой стра­ны, в которой она бы пользовалась полной свободой. Она не скажет вслух всего мира этой позорной лжи, которая может быть вну­шена только или лицемерием, или сервилизмом, или полным рав­нодушием к судьбам религии, заслуживающим безграничного осуждения в ее служителях… Свое собственное отношение к государственной власти Церковь основывает на полном и последова­тельном проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и государства. Она не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели; она никогда не призывает к оружию и политической борьбе; она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского ха­рактера, но она желает сохранить в полной мере свою духовную свободу и независимость, предоставленные ей конституцией, и не может стать слугой государства…

В Республике всякий гражданин, не пораженный в политиче­ских правах, призывается к участию в законодательстве и управле­нии страной, в организации правительства и влиянию, в законом установленной форме, на его состав… Церковь вторглась бы в гражданское управление, если бы, отказавшись от открытого обсуждения вопросов политических, стала влиять на направление дел путем пастырского воздействия на отдельных лиц, внушая им либо полное уклонение от политической деятельности, либо определенную программу таковой, призывая к вступлению в одни по­литические партии и к борьбе с другими. У каждого верующего есть свой ум и своя совесть, которые должны указывать ему наилучший путь к устроению государства. Отнюдь не отказывая вопрошающим в религиозной оценке мероприятий, сталкивающихся с христианским вероучением, нравственностью и дисципли­ной, в вопросах чисто политических и гражданских Церковь не связывает их свободы, внушая им лишь общие принципы нравст­венности, призывая их добросовестно выполнять свои обязанности, действовать в интересах общего блага, не с малодушной целью угождать силе, а по сознанию справедливости и общественной пользы…

Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если ходатай­ство будет отклонено, она готова на материальные лишения, кото­рым подвергается, встретит это спокойно, памятуя, что не в цело­сти внешней организации заключается ее сила, а в единении веры и любви преданных ей чад ее, наипаче же возлагает свое упование на необоримую мощь ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его Создания».

Протоиерей Михаил Польский, вспоминая, как обсуждалось и принималось это обращение к правительству, писал: «В день отдания Пасхи, 26 мая 1926 года, в монастырском кремле Соловецкого острова, в продуктовом складе лагеря заключенных, собрались по возможности все заключенные здесь епископы для заслушания доклада другого узника, профессора Московской Духовной академии Ивана Васильевича Попова. Складом продуктов и их раздачей заключенным заведовал игумен из Казани отец Питирим Крылов, имевший группу сотрудников из духовенства… Отец Питирим предоставил епископам свое помещение для секретного совеща­ния, которое и приняло так называемую “Памятную записку соловецких епископов”, должную быть представленной на усмотрение правительства…

Иван Васильевич Попов, благочестивый старец-аскет, профессор святоотеческой литературы, автор ценнейших печатных трудов, при составлении “Записки” руководился указаниями старшего среди архиереев на Соловках архиепископа Евгения⁶. С ним он по преимуществу совещался, но до общего собрания епископов читал “Записку” и небольшой группе епископов и духовенства, подвергая ее многосторонней критике…»

4 ноября 1927 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило Ивана Васильевича к трем годам ссылки, и он был отправлен в ссылку на реку Обь под Сургут.

«Первое время, – писал о нем протоиерей Михаил, – квартир­ные условия были плохие и он не имел возможности заниматься своими учеными трудами, а собирал и сушил грибы, которые по­сылал своим друзьям в центр России, откуда получал посылки. Через несколько месяцев он был переведен в другое место, и там ему было лучше жить. С ним жил ссыльный епископ Онуфрий⁷, относившийся к нему с особенной любовью. Здесь Иван Василь­евич трудился над сочинением о святителе Григории Нисском».

Находясь в ссылке, Иван Васильевич наладил переписку с находившимся в этих же местах Местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Петром (Полянским), которого он давно и хорошо знал. Через Ивана Васильевича заместитель Местоблю­стителя митрополит Сергий (Страгородский) посылал деньги для митрополита Петра. Пересылая их, Иван Васильевич никогда не говорил, от кого эти деньги, но однажды все же написал, что эти денежные переводы от митрополита Сергия. Узнав об этом, Место­блюститель не счел возможным получать помощь от своего замес­тителя через посредника и отписал Ивану Васильевичу, чтобы тот сообщил митрополиту Сергию, что денег присылать больше не нужно, он ни в чем не нуждается.

Помощь в ссылку самому Ивану Васильевичу направлял и епископ Варфоломей (Ремов), хорошо знавший его по Академии. Он поддерживал Ивана Васильевича посылками, в том числе через «Международный Красный крест». Одна из таких посылок, направленная от католического епископа Пия Эжена Невё, который, хоть и не знал профессора лично, но уважал его как автора фундаментального труда о блаженно Августине, позже стала поводом для обвинения профессора в связях с католиками.

11 декабря 1930 года истек срок ссылки, но Ивану Васильевичу выехать из Сибири не разрешили. В конце декабря против него было возбуждено новое дело, и 8 февраля 1931 года Особое Сове­щание при Коллегии ОГПУ приговорило Ивана Васильевича к лишению права проживания в ряде областей и краев России, с прикреплением к определенному месту жительства сроком на три го­да. В тот же день он был вновь арестован и заключен в тюрьму в Сургуте по обвинению в проведении антисоветской агитации. «Пока я сидел в Сургутском арестном доме, – писал Иван Василь­евич, – в Сургуте была арестована группа крестьян-переселенцев с обвинением по статье 58, пункт 11 (организация… с целью сверже­ния советской власти в Сургуте), к которой я был причислен… С ними в марте был отправлен в тобольскую тюрьму; все лето шло следствие, в конце сентября оно было закончено, и недели через две я был освобожден из тюрьмы и получил три года ссылки в Самарово Тобольской области…» А затем он был переведен в село Реполово Тюменской области.

После опубликования в 1927 году декларации митрополита Сергия (Страгородского) гонения на Церковь не только не умень­шились, но еще более ужесточились, и у многих церковных людей осталось горькое чувство напрасности этой жертвы, и со временем это публичное заявление стало восприниматься как лицемерие, вынужденное не столько церковными соображениями, сколько соображениями личными. Находились, однако, люди, которые всецело разделяли необходимость написания подобной деклара­ции и считали, что нужно идти на любые унижения и ложь ради физического сохранения церковной организации. Бывший секре­тарь Святейшего Синода Михаил Гребинский, хорошо знавший митрополита Сергия и профессора Ивана Васильевича Попова, писал последнему, что он совершенно и безоговорочно согласен с декларацией, так как, благодаря ей, Церковь получает возмож­ность сохраниться физически. Но для Ивана Васильевича такая позиция была неприемлема, и он ответил Гребинскому довольно резко, написав: «Его поступок неизвинителен, и его не могут оправдать никакие выгоды. Его позорная и бесстыдная ложь, явная для всякой тумбы, которая торчит на улице, наносит такой моральный ущерб самому существу дела, который не может быть вознагражден никакими внешними приобретениями. Ослаба, про которую вы пишете, во-первых, совершенно ничтожна по сравне­нию с нанесенным вредом, и во-вторых, явилась “не потому”, а “несмотря на то”. Я не знаю, в какую форму выльется моя оппози­ция, но вопрос об отношении к С. для меня совершенно ясен. Это – Сарзиз⁸, соучастник и пособник».

Хотя это письмо было личным, Гребинский сделал из него в нескольких экземплярах выписки и стал их рассылать людям, не согласным с позицией Ивана Васильевича, – в частности, он по­слал такие выписки и митрополиту Сергию (Страгородскому). Один из экземпляров выписки был обнаружен у Гребинского во время обыска сотрудниками ОГПУ, и, хотя по выписке нельзя было понять, кому принадлежало письмо, Гребинский рассказал, что его автором является Иван Васильевич Попов. Впоследствии следователи весьма пристрастно допрашивали Ивана Васильевича об этом письме.

В 1932 году его неожиданно освободили. В Москве не оказалось ни одного профессора для перевода с латыни какого-то академического издания, и Ивану Васильевичу разрешили поселиться под Москвой.

Вернувшись из ссылки в 1934 году, Иван Васильевич поселил­ся в Люберцах под Москвой и восстановил связи с оставшимися в живых учениками и знакомыми по академии. Он сблизился с общиной Высоко-Петровского монастыря, возглавляемого архиепископом Варфоломеем (Ремовым), и неоднократно бывал на богослужениях в храме Рождества Богородицы в Путинках, где в то время находилась Петровская община, изгнанная в 1929 году из стен древней обители.  На квартире архиепископа Варфоломея, который приглашал к себе архиереев, приезжавших на сессии Синода, проходили и встречи бывших профессоров Московской духовной академии. В июне 1934 года Иван Васильевич встретился здесь с митрополитом Арсением (Стадницким) и архиепископом Николаем (Добронравовым), с ними же он виделся и при обсуждении церковных вопросов в сентябре 1934 года. В феврале 1935 года на одной из встреч присутствовал митрополит Анатолий (Грисюк).

21 февраля 1935 года архиепископ Варфоломей был арестован. По одному делу с ним было арестовано еще двадцать два человека. 21 февраля, одним из первых, был арестован Иван Васильевич Попов. Единственный допрос состоялся 26 февраля.

– Знаете ли Вы архиепископа Варфоломея Ремова?

– Да, знаю. Он мой ученик и сослуживец.

– Встречались ли с ним в последнее время?

– Да, встречался.

– Когда и где?

– В церкви на Малой Дмитровке.

– Мне известно, что Вы встречались с Ремовым не только в церкви.

– Я у него был дома во Всехсвятском и в Черкизове. <…>

– Где состоялась встреча с митрополитом Арсением в 1934 году?

– Я был у него на даче в Пушкино.

– Я имею в виду другую встречу с Арсением.

– Другая встреча имела место на квартире архиепископа Ремова во Всехсвятском осенью 1934 года.

– Кто там был еще?

– Помимо митрополита Арсения, архиепископа Варфоломея и меня, там был еще архиепископ Николай.

– Предшествовала ли этой встрече предварительная догово­ренность?

– Да, предшествовала.

– Какие вопросы тогда и в 1935 году на этих встречах обсуждались?

– Вопросов никаких не обсуждалось, были разговоры чисто житейские.

– Вновь настаиваю на правдивых ответах. Я располагаю данными, что эти встречи были по своему характеру совещаниями, на которых обсуждалось положение Церкви в СССР.

– Я это отрицаю.

– Как же вы это отрицаете, когда на этих совещаниях, участ­ником которых вы являетесь, всеми присутствующими констатировалась гибельность для Церкви линии, проводимой митрополитом Сергием.

– Я повторяю, что этих вопросов мы не касались.

7 марта профессору Попову было предъявлено обвинение: «Попов Иван Васильевич достаточно изобличается в том, что состоял членом католической группы к-р организации при нелегальном “петровском монастыреˮ и вел антисоветскую агитацию». Единственная причина включения Ивана Васильевича в «католическую» группу, которую НКВД придумало для отягощения обвинения арестованных шпионажем в пользу Ватикана, была та самая посылка от епископа Невё, которую он направил Попову в ссылку… В эту «группу» следователи включили 11 человек, имевших и не имевших отношение к Высоко-Петровскому монастырю, только на основании знакомства с архиепископом Варфоломеем и с католическим епископом Невё. Еще больше месяца арестованного продержали в Бутырской тюрьме, прежде, чем 14 апреля он смог подписать протокол: «В пред’явленном мне обвинении виновным себя не признаю».

26 апреля 1935 года Особое Совещание при НКВД СССР приговорило Ивана Васильевича Попова к пяти годам ссылки в Красноярский край. Во время обыс­ка сотрудники НКВД забрали у него некоторые предметы, не имевшие отношения к следствию, и Иван Васильевич, приехав на место ссылки в деревню Волоковское Пировского района Красно­ярского края, 28 ноября 1935 года отправил заявление в НКВД, в котором писал: «При моем аресте 22 февраля сего года в моей квартире… у меня были отобраны… 12 столовых серебряных ло­жек, 8 чайных серебряных ложек, одна десертная серебряная лож­ка, золотой нагрудный крестик, две сберегательных книжки с остатком по 5 рублей каждая, одна торгсиновская книжка с остат­ком на 12 рублей 20 копеек и две столовых ложки белого металла… альбом с семейными фотографиями, альбом с фотографическими видами моей родины, мое сочинение в рукописи под заглавием «Дидим Слепой» и документы: справка из Московского универ­ситета о продолжительности моей службы в нем в качестве про­фессора и два удостоверения о моей службе в философском исследовательском институте, состоявшем при 1-м Государственном университете…

Прилагая при сем доверенность на имя “Помощи Политичес­ким Заключенным”, прошу НКВД выдать этому учреждению для возвращения мне как перечисленные ценности, так и перечислен­ные предметы, взятые для следствия».

Через некоторое время Ивана Васильевича перевели в село Игнатово того же района и поселили в доме пастуха. Дом состоял из двух половин, Ивану Васильевичу выделили отдельную комна­ту, жена хозяина готовила ему пищу. В ссылке у него было много книг, присланных ему друзьями, так что в какой-то мере он смог продолжить свои научные занятия. Но началась новая волна гонений, когда всех ссыльных и находящихся в лагерях по приказанию Сталина и советского правительства стали вновь арестовывать и большей частью расстреливать. 9 октября 1937 года был арестован и заключен в тюрьму в Енисейске и Иван Васильевич Попов.

11 октября был допрошен в качестве свидетеля один из ссыль­ных по фамилии Виолович, который показал об Иване Васильевиче: «Отбывая срок ссылки в селе Игнатово, где также находился Иван Васильевич Попов, мне неоднократно приходилось вести разговоры с Поповым на политические темы. Будучи чрезвычайно осторожен и всячески смягчая впечатления, Попов все же стал выражать свои контрреволюционные взгляды… в разговоре с Попо­вым 7 июня 1937 года последний… заявил: “Экспедиция на Северный полюс, так шумно рекламируемая нашими газетами, есть средство и попытка отвлечь внимание масс от политической зло­бы дня, смазать наиболее серьезные и острые противоречия”. <…>

Второй раз мне с Поповым пришлось встретиться 19 июня 1937 года после вынесения приговора над шпионами-фашистами восьмерки Тухачевского… По поводу расстрела этой шпионской восьмерки Попов высказал свои контрреволюционные взгляды следующего содержания: “Расстрел восьми крупных военных ра­ботников, а также последние репрессии вообще показывают, что монолитность ВКП(б) есть мыльный пузырь, так как на самом де­ле мы видим уход из партии и расстрел самых видных ее деятелей, в прошлом ее организаторов”. <…> В сентябре 1937 года Попов пригласил меня зайти к нему на квартиру, где, разговаривая на разные темы, Попов прямо выска­зал свои социально-политические взгляды; он говорил: “…По-моему, не какая-то экономическая и классовая борьба является двигателем истории, а духовные инте­ресы разных наций. Руководящая же роль в развитии истории, ко­нечно, принадлежит религии”».

На следующий день, 12 октября, следователь допросил Ивана Васильевича.

– Кого из знакомых вы имеете за границей, назовите их имена, фамилии и адреса.

– Из знакомых за границей, например в Париже, проживает мой бывший товарищ по академии митрополит Евлогий Георгиев­ский, Иван Александрович Ильин, бывший профессор Московской Духовной академии, проживает в Швейцарии, а Павел Иванович Новгородцев в Праге. Связи с ними я никакой не имею.

– Откуда вы знаете указанных лиц, адреса, место нахождения?

– О месте нахождения Новгородцева и Ильина мне кто-то со­общал, или же я слышал еще в Москве, сейчас точно не помню. Что касается митрополита Евлогия Георгиевского, я знал из пере­писки, которую он вел с митрополитом Сергием, заместителем Местоблюстителя Патриаршего престола; с Сергием я знаком по академии, в то время он был профессором Духовной академии, а затем инспектором. Кроме того, я виделся с ним в 1934 году в Москве.

– Разговоры проходили у вас на политические темы?

– Разговоры проходили о нашей прежней работе, учебе, весь разговор был воспоминанием из жизни академии <…>

– Свидетельскими показаниями Павловой и других установ­лено, что вы выражали недовольство политикой ВКП(б) и совет­ской власти, что якобы в Советском Союзе насильно уничтожают религию. Подтверждаете это?

– Не помню, в какое время и где, но я говорил, что религия в Советском Союзе поставлена в очень тяжелое положение, что много имеется еще религиозных людей, которые бы желали мо­литься в церкви, но ввиду больших налогов они открыть церковь не в состоянии; других каких-либо разговоров контрреволюцион­ного содержания я не вел.

– Были ли разговоры по вопросу безработицы и что на сей счет вы высказывали?

– Да, разговор о безработице был, я говорил лично о себе, что, вернувшись в 1934 году из ссылки, я продолжительное время не мог найти себе работу и что впоследствии устроился на работу, и то с большим перерывом, такое же положение может случиться и после освобождения из ссылки и сейчас; относительно вообще безработицы в Советском Союзе я не говорил. <…>

6 ноября следователь снова вызвал Ивана Васильевича на до­прос и спросил:

– Вы работали в Духовной академии и готовили кадры свя­щенников?

– Да, на протяжении тридцати лет моей службы в Духовной академии я в основном готовил и воспитывал священнослужителей, так как и цель Духовной академии была направлена на выпуск епископов и священников.

2 декабря была устроена очная ставка со лжесвидетелем, после чего следователь спросил профессора:

– Признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам об­винении?

– Виновным себя в предъявленном обвинении… не признаю.

3 декабря 1937 года следствие было закончено. В енисейской тюрьме Иван Васильевич встретил день своего рождения, ему ис­полнился семьдесят один год. 5 февраля 1938 года тройка НКВД приговорила Ивана Васильевича к расстрелу. Иван Васильевич Попов был расстрелян 8 февраля 1938 года в 9 часов вечера, в канун празднования памяти вселенского учителя и святителя Иоанна Златоуста, имя которого он, по-видимому, и носил.

Один из очевидцев жизни мученика в соловецком узилище писал о нем: «В светском звании Иван Васильевич был истинным монахом, безбрачным и девственником, смиренным тружеником, воздержником в пище и питии, благоговейным молитвенником к Богу. Сему все знавшие его – свидетели. Имея дар благодати Божией – слово знания (1 Кор. 12, 8), он трудами удесятерил талант, послужил им Церкви с великой пользой и прославил ее своей мученической кончиной».

Иван Васильевич Попов причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских Определением Священного Синода от 30 июля 2003 года. Память его совершается 26 января / 8 февраля.

Примечания:

1. Тертуллиан (ок. 160, Карфаген – после 220, там же), христианский богослов и писа­тель. Выступал в Риме как судебный оратор; приняв христианство, около 195 года вер­нулся в Карфаген.
2. Онтология – философское учение о бытии.
3. Гносеология – теория познания, раздел философии.
4. Богословский Михаил Михайлович (1867–1929), ординарный профессор Москов­ской Духовной академии и Московского университета, читавший курс русской граж­данской истории. С 1921 года – член Академии наук. Автор около 90 работ по русской истории.
5. Преподобномученик Серафим (в миру Антоний Максимович Тьевар) прославлен Русской Православной Церковью в Соборе новомучеников и исповедников Россий­ских. Память празднуется ноября 23/декабря 6.
6. Архиепископ Евгений (Зернов). Впоследствии митрополит Нижегородский. Рас­стрелян в 1937 году. Прославлен Русской Православной Церковью. Память празд­нуется сентября 7/20.
7. Епископ Елисаветградский, викарий Одесской епархии Онуфрий (Гагалюк). Впо­следствии архиепископ Курский и Обоянский. Расстрелян в 1938 году. Прославлен Русской Православной Церковью. Память празднуется мая 19/ июня 1.
8. Саркис (Сарзиз) – персонаж армянской мифологии, перенявший функции древне­го божества ветра и бури. Сарзиз – красавец, вооруженный всадник на белом коне; поднимает ветер, бурю, метель. Душит тех, кто его не почитает, помогает взывающим о помощи. Всегда содействует влюбленным, которые обращаются к нему за помощью, поэтому его часто называют «осуществляющим заветную мечту».

Составитель: Балашова Е.Г.

При подготовке использованы материалы:

Дамаскин (Орловский), игум. Мученик Иоанн Попов // Жития новомучеников
и исповедников Российских XX века. Январь. — Тверь: Булат, 2005. — С. 339—367;

Никифоров М. В. Иоанн Васильевич Попов // Православная энциклопедия. М. :
Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», Т. XXIII / https://www.pravenc.ru/text/469348.html?ysclid=lui3f44zf1426022658

Материалы архивно-следственных дел.

­