Архиепископ Варфоломей (Ремов) – настоятель Высоко-Петровской обители в 1922–1935 гг.

Будущий архиепископ Сергиевский Варфоломей (Ремов) родился в Москве 3/16 октября 1888 года и при крещении получил имя Николай. Однажды дом священника Феодора Ремова, отца будущего владыки, посетил святой праведный Иоанн Кронштадтский, который был духовником семьи его деда по материнской линии (урожденной Анны Константиновны Лебедевой). Он склонился над колыбелью маленького Николая и, благословляя, назвал его будущим «исповедником Церкви и великим молитвенником».[1]Жизнь будущего владыки с детства была сопряжена с острым переживанием сострадания боли ближних. Многие его братья и сестры скончались в детском возрасте. Он, как мог, утешал оставшихся. Болезнь и смерть близких побудили будущего владыку выбрать монашеский путь жизни.[2]

В 1911 г. студент Московской Духовной академии Николай Федорович Ремов был пострижен в Зосимовой пустыни настоятелем обители и его духовником игуменом Германом (Гомзиным) с именем апостола Варфоломея. Вскоре он был рукоположен епископом Феодором (Поздеевским) во иеродиакона, а в 1912 году – во иеромонаха к Покровскому академическому храму, где наладил уставное богослужение, которое производило глубокое впечатление на современников; в этом наверняка сказался опыт богослужений в Зосимовой пустыни. Владыка всю жизнь продолжал оставаться верным чадом зосимовских старцев.

Поскольку лавра была закрыта, епископ Варфоломей жил в Москве. В 1922 году последовало его назначение в московский Высоко-Петровский монастырь. В 1928 году по состоянию здоровья владыка уходит на покой, но продолжает руководить вверенной его попечению монашеской общиной.

Официально монастырь был закрыт властями еще в 1918 году и действовал только как приходской храм, но владыка Варфоломей, став настоятелем его храмов, вскоре пригласил сюда братию Зосимовой пустыни, закрытой в 1923 году, ввел в обители Устав Зосимовой пустыни. Службы совершались монастырским чином, община росла. Монастырь в те годы не мог существовать открыто, тем более в центре Москвы, но владыка Варфоломей не жалел для сохранения монашеской общины ни своих сил, ни здоровья, ни даже своего честного имени (формально в 1928 году при очередном аресте он дал подписку ОГПУ о сотрудничестве, которое на деле никак не осуществлял, что и было вменено ему в вину при аресте в 1935 году).

Монахиня Игнатия, прихожанка и тайная постриженица монастыря в те годы, оставившая много воспоминаний о своих духовных отцах, братьях и сестрах, писала о нем: «Владыка Варфоломей – епископ, а позднее архиепископ Московской епархии, был, несомненно, выдающейся личнос​тью и кончил свою жизнь как исповедник и новомученик Русской Церкви в тяжелые для нее годы… его путь — это путь человека, с детских лет отмеченного Богом, одаренного в научном отношении и, главным образом, одаренного живым чувством в поисках пути духовного. <…> Во владыке многие видели и прозрение будущего, хотя он от всех это утаивал, только близким своим духовным детям при посещении Пятницкого кладбища, где были могилы его родителей, однажды вдруг неожиданно и твердо изрек: “А моей могилы и не будет”. Так и произошло. Владыка был расстрелян в июне 1935 г., и могила его, место его погребения известно только Богу. Образ владыки-святого и прозорливца стоит в душе, когда вспоминаешь, как он причащал нас Святого Тела и Крови Христовых за Божественной литургией. …Так и стоит образ владыки – огненного и вдохновенного исповедника Христа и Церкви Христовой, страдальца и новомученика, перед внутренним взором всех нас, воспитанных им во Христе и Церкви Христовой его апостольским, огненным служением и подвигом».[3]

Другая прихожанка Высоко-Петровского, пришедшая в общину после смерти своего духовного отца – протоиерея Валентина Свенцицкого, также оставила воспоминания о монастыре и о владыке Варфоломее. Воспоминания эти показывают, что владыка был очень внимательным духовником и ответственным руководителем большой духовной семьи: «Можно сказать, что это было настоящее чудо, что в ХХ веке среди шумной столицы находился такой уголок “Зосимовой пустыни”, за которым сохранилось до сих пор имя “Петровского монастыря”. <…> Здесь было много хороших пастырей, но главным лицом был Владыка Варфоломей. Он был подобен как бы большому орлу, который парил над всеми и собирал птенцов своих под крылья свои. Каждая душа находила место в его сердце, он имел какую-то особую способность всех вмещать в свою душу». [4]

Помимо пастырских трудов и трудов, связанных с руководством тайным монастырем, владыка возглавлял и тайную Московскую духовную академию, продолжавшую готовить пастырей для Церкви Христовой в стенах Петровского монастыря, а затем других храмов, куда переходила Петровская община, а также в некоторых других местах Москвы.

Владыка Варфоломей выполнял и другие поручения священноначалия. Он был прекрасным знатоком не только богослужебного устава, но и церковно-славянского языка. По благословению митрополита Сергия владыка исправлял церковные службы и песнопения, поступающие на отзыв в Московскую Патриархию. «Добросовестно нёс он свое послушание до дня ареста, – пишет о нём митрополит Мануил (Лемешевский), – отмечал опытной рукой цензора и знатока своего дела все мусорное, плагиатное и оставляя бисеры в наследие Русской Православной Церкви».[5]

Одним из важнейших деланий епископа Варфоломея было исполняемое по благословению, данному еще святителем Тихоном, а позже местоблюстителем Патриаршего Престола митрополитом Петром, осуществление связей с представителями Ватикана в Москве. Епископ Варфоломей был привлечен святым Патриархом Тихоном к межконфессиональным связям еще в 1922 году. И это было неслучайно: епископ-богослов владел пятью иностранными языками. Он был участником событий 1922 года, когда Ватикан предлагал советскому правительству заплатить за изъятые государством из православных храмов богослужебные сосуды для их дальнейшей передачи Церкви. (Это предложение осталось без ответа.) Епископ Варфоломей участвовал также в событиях 1924 года, когда власть пыталась добиться с помощью Вселенской Патриархии международного признания обновленцев. Он работал вместе с делегацией Иерусалимского Патриарха, прибывшей в Россию для поддержки Русской Церкви и разъяснения Поместным Православным Церквам церковной ситуации в России. В октябре 1925 года по просьбе Местоблюстителя сщмч. митрополита Петра епископ Варфоломей встречался с отцом Мишелем д’Эрбиньи.[6]

Позже владыка Варфоломей передавал через католиков, особенно через Апостольского администратора в Москве католического епископа Пия Невё, на запад сведения о гонениях на религию в советской России.

С епископом Пием у владыки Варфоломея постепенно сложились дружеские отношения. В 1928 году при аресте епископа Варфоломея его вынудили дать подписку о сотрудничестве с «органами». Ему было дано задание наблюдать за действиями епископа Пия. Конечно, власти преследовали свои цели, однако подобное «задание» давало владыке больше возможностей для встреч с католическим прелатом, а значит, и для передачи через него необходимых сведений заграницу. Владыка Варфоломей не мог не оценить такого «подарка» органов. Дав подписку о сотрудничестве, на деле в течение семи лет (до ареста в 1935 году) он ни разу никак не проявил себя в качестве секретного сотрудника НКВД, что и было одним из главных пунктов обвинения во время следствия.

Личное знакомство с епископом Пием, возможно, вызывало у владыки сердечную симпатию к этому человеку, искренне сочувствующему страждущим людям, в том числе православным, готовому оказать и оказывающему им посильную материальную помощь, однако по-своему понимающему заповедь Христову о единстве Церкви, а именно считающему единственно возможным такое единство под омофором Папы Римского.

Имея с епископом Пием активные деловые и тёплые дружественные отношения, епископ Варфоломей, тем не менее, всегда был осторожен в высказываниях о Папе и о католичестве. Он вел тонкую дипломатическую игру, не отвергая, но и не принимая деятельно касающиеся его лично планы католиков.

Будучи укрепляем молитвами старцев – учеников преподобных Алексия и Германа Зосимовских – своего духовника игумена Митрофана (Тихонова), схиархимандрита Игнатия (Лебедева) других клириков и прихожан Высоко-Петровского монастыря, своих духовных чад, владыка не колеблется в исповедании православной веры, в то же время сами разговоры о единстве Церкви не воспринимаются им как нечто чуждое и непременно враждебное.

Протопресвитер Виталий Боровой приводит в своем исследовании интересный документ: Всероссийский Собор на своем последнем заседании 7 (20) сентября 1918 года утвердил постановление «Отдела по Соединению Церквей»: «Считая единение христианских Церквей особенно желательным в переживаемое время напряженной борьбы с неверием, грубым материализмом и нравственным одичанием… Священный Собор Российской Православной Церкви… благословляет труды и усилия лиц, работающих над изысканием пути к единению… для разрешения трудностей на пути к единению и для возможного содействия к скорейшему достижению конечной цели» (рукописный подлинник протокола последнего заседания Собора 7(20) сентября 1918 года в Государственном Архиве Российской Федерации, фонд 3431, опись 1, Отдел о соединении Церквей, дело 495 (1) (2), 496/606)».[7]

«…Никто не посмеет обвинить Патриарха Тихона, – пишет далее отец Виталий, – ради церковной пользы в бурные послереволюционные годы проявлявшего заинтересованность в отношениях с представителями Католической церкви в Москве и благословившего встречи и обсуждение с ними насущных и общих для православных и католиков вопросов революционного наступления на Церковь новой советской власти. На этих собеседованиях по благословению Патриарха неоднократно председательствовал архиепископ Илларион (Троицкий), “великий Илларион”, которого невозможно заподозрить даже в симпатии к католичеству, однако польза Церкви требовала тогда вести с московскими русскими католиками такие собеседования».[8]

Разговоры с Невё и переписка с д’Эрбиньи показывали владыке Варфоломею, что относительно догматических определений веры католики, с которыми он вел диалог, во многом соглашаются с православной позицией (возможно, под влиянием того же владыки). Например, они не считали необходимым настаивать на «Filioque» даже в тексте «Исповедание католической веры»[9], которое давали подписывать тем, кто переходил в католичество, и на том, что Папа является главой Церкви. Вот что пишет, например, епископ д’Эрбиньи в своем письме владыке Варфоломею 17 сентября 1932 года: «…они последовали за Иисусом, который доверяет Свою Церковь и единство Собора апостолов… Петру,оставаясь Сам его Невидимым Главой; Иисус присутствует всегда, но сокровенно, окормляя души через Собор апостолов…». [10]. Это делает возможным для владыки позитивно высказываться в письмах к католикам относительно их общего служения Христу и Его Церкви, даже стать духовником епископа Пия. Последнее, к тому же, давало ему возможность не упускать из поля своего зрения взаимодействия владыки Пия с другими архиереями, в том числе православными, которые искали действительного сближения с Римом, и, при необходимости, противодействовать этому. В то же время, католики только на основании поведения владыки Варфоломея во время встреч с епископом Пием и его писем стали считать владыку «своим». Они не могли знать, что ни одно из «поручений», которое было ими дано епископу Варфоломею в плане распространения идей об объединении православных с Римским престолом, не было им претворено в жизнь.

В следственном деле владыки Варфоломея написано, что он сам признался в том, что принял католичество. Некоторые исследователи восприняли это «признание» как «царицу доказательств», непреложное свидетельство «виновности» владыки в измене православной вере… Но что такое «признания», полученные во время следствия в застенках ОГПУ? «…Часто заключенному, доведенному до состояния невменяемости, даже не читали и не давали прочесть “показаний”, целиком написанных следователем, а просто заставляли расписаться или просто расписывались вместо него. Текст показаний почти всегда очевидно свидетельствует о том, что он сочинен самим следователем».[11]

Племянница Николая Николаевича Милютина, иподиакона владыки, арестованного одновременно с ним, но просидевшего в Бутырской тюрьме дольше, рассказывала, что дядя вспоминал, как некоторое время с ним в камере находился человек, который видел владыку незадолго до его расстрела. «Вид владыки был очень плох, он был в мирской одежде, пальцы его были переломаны, но дух его был не сломлен», – написала она в своих воспоминаниях.[12]

Следствию нужно было, чтобы владыка оказался католиком. Через полтора месяца после ареста «признание» в этом появляется в «деле» – вместе с признаниями в антисоветской, контрреволюционной и террористической деятельности – на листах, написанных рукой следователя, подпись под которыми «Ремов», сходная с подписью владыки, написана абсолютно идентичным, «неживым» образом, а обязательная для таких протоколов подпись, написанная рукой самого допрашиваемого – «с моих слов записано верно, мной прочитано» – отсутствует вообще.

«Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? … покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих. …как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва». (Иак. 2:14, 18, 26) Дела верывладыки Варфоломея говорят о том, что, как и вспоминают о нем прихожане Высоко-Петровской обители, лично знавшие его, он был аскет и подвижник, молитвенник и прозорливец, пастырь добрый, внимательный до мелочей к своим чадам, великий труженик и мученик, душу свою положивший за друзей своих (Ин. 15:13).

Епископ Варфоломей был расстрелян в Бутырской тюрьме 10 июля 1935 года, причем главным обвинением было то, что он не выполнил своей подписки о сотрудничестве с НКВД и что сообщал епископу Невё «устно и письменно явно клеветнические и провокационные сведения о мнимом преследовании религии в Советском Союзе, зная, что Неве всю это информацию посылает за границу для использования по ведению антисоветской кампании».[13]

Разгром общины Высоко-Петровского монастыря и расстрел владыки Варфоломея изменили духовный климат в столице. «Как только владыку арестовали, все изменилось в Москве, – вспоминала одна из прихожанок монастыря. – Это было настолько разительно, настолько страшно!..»

В заключение этой небольшой статьи приведу слова владыки, которые она написал одной из своих духовных чад: «Все в духовной жизни совершается для нас необъяснимо внутренно; но борьба должна быть с ясным сознанием, что надо идти в смиренном желании идти путями Божиими, чутко их стараться усмотреть и действовать, как угодно Господу. Царский путь это – умеренный подвиг, умеренная жизнь и чистая совесть. Спасаться надо, пробираться сквозь тернии; надо пройти сквозь иглиные уши. Входи тесными вратами, узким путем в Царствие Божие. Осознай, что именно это-то и есть счастье».[14]

Завесу над посмертной судьбой владыки приоткрывает письмо преподобномученика Игнатия (Лебедева), ближайшего помощника преосвященного Варфоломея, старца и духовника самой большой из «петровских» монашеских общин, присланное им через полгода после расстрела владыки из заключения своим духовным чадам: «…Я его видел во сне служащим, в саккосе у престола».[15]