Монастырь — это не столько храмы, стены и башни, сколько община монахов. К 700-летию Высоко-Петровского монастыря мы продолжаем знакомить читателей с людьми, которые спасаются посреди шумного мегаполиса. Михаил (Рубен) Мкртчян, бывший инженер и учитель математики, родом из Еревана, половину жизни провел в России, окончил здесь два вуза, светский и православный, и Общецерковную аспирантуру. Выбрав монашеский путь, чтобы глубже понять Православие, поступил в Высоко-Петровскую обитель.
— Какова сфера Ваших научных интересов?
— Сотериология и христология. Поскольку главная наша цель — спасение, то самым важным вопросом является то, как спасаться. Поэтому центральным разделом христианского богословия я считаю сотериологию. Что же касается христологии, то как армянин я хотел бы содействовать богословскому диалогу между Православной Церковью и Древними Восточными Церквами, в частности — Армянской Церковью.
— Для чего нужен такой диалог: для того, чтобы в конечном итоге Армянская Церковь приняла православный Символ веры?
— Для начала нужно, чтобы мы лучше знали богословие друг друга. Я могу Вас понимать, но не быть с Вами согласен. Если же я неправильно Вас пониманию, то я не согласен не с Вами, а со своим неправильным пониманием. Мы используем одни и те же слова, но они наполнены разным смыслом. Например, Православная Церковь говорит о двух природах во Христе и подразумевает, что Он Есть совершенный Бог и совершенный человек. А Дохалкидонские Церкви с помощью термина «природа» пытаются показать единство ипостаси Христа. Сам термин выполняет в наших языках разные функции. В первую очередь нам нужно найти понимание богословского языка друг друга или хотя бы составить словарь, с помощью которого одну терминологию можно было бы адекватно переводить в другую. Достижение же согласия и каких-то форм сближения — это уже следующий этап.
— Ваша кандидатская диссертация по богословию тоже нацелена на решение этой задачи — выработку общего языка?
— Моя диссертация называется «Концепция общей и частной природ в контексте богословского диалога между Православной Церковью и Древними Восточными (Нехалкидонскими) Церквами». В своей работе я больше сосредотачиваюсь на тех вопросах, взаимопонимание в которых, возможно, приведет к достижению некоторого согласия. Конечно, согласие по двум-трем вопросам не означает согласия также и по всем остальным вопросам и объединения Церквей. А ценность подобное объединение имеет только тогда, когда оно осуществится в истине. Если же взять и чисто декларативно признать истинность совершенно разных точек зрения, то получится абсурд. Ведь получится, что истин много. Но если Бог один, как это возможно?
— Что Вами движет в этой работе? Любовь к своему народу? Или любовь к истине?
— Любой человек, наверное, испытывает любовь к своему народу и старается принести ему пользу. Все согласны, что отношения Православной Церкви и Древних Восточных Церквей — это раскол и это трагедия. Не соглашаются только с тем, на чьей стороне истина. Здравомыслящие люди заинтересованы в том, чтобы эту рану уврачевать. Здесь я и вижу для себя определенную возможность содействовать продвижению в направлении взаимопонимания и согласия, что, несомненно, принесло бы пользу всем. Так что да, мной движет, в том числе и любовь к своему народу. Но еще и любовь к истине. Нужно, чтобы был мир и согласие именно в истине. А не в поверхностном экуменизме, когда кто-то готов всем без разбора говорить «вы правы» — и католикам, и протестантам, и мусульманам, и чуть ли не поклонникам культа вуду. Что же касается моего понимания истины, то тот факт, что я живу в православном монастыре, показывает, что истинность православного богословия у меня сомнений не вызывает. Другой вопрос, насколько хорошо и правильно мы свое богословие объясняем другим.
— Вам кажется, что сегодня миссией городского монастыря снова может стать просвещение?
— Сложно сказать. Я всегда стараюсь помнить слова Господа: «Да светит свет ваш перед людьми» (Мф. 5:16). Сначала самому надо быть чем-то, кем-то. Мы больше учим людей своей жизнью, чем словами. Если ты являешься примером — можешь на словах это комментировать. А можешь и молчать — люди все равно замечают. А если ты сам не делаешь, но говоришь, то люди могут сделать по твоим словам; но могут и заметить, что сам ты не делаешь того, что говоришь, и это будет для них соблазном. Да и святые отцы учат, что нехорошо, когда слова идут впереди дел. Хорошо известны слова прп. Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен и тысячи вокруг тебя спасутся». И в этом смысле главное наше дело — стараться стяжать если не бесстрастие, что, конечно, очень трудно, то хоть какую-то безмятежность, спокойствие.
Нередко приходят люди с буквально израненными в этом суетном и неспокойном мире душами. Приходят как бы в некотором состоянии растерянности, каждый со своими вопросами, ищут ответов. А монах, по крайней мере, живет спокойной, размеренной жизнью; он в этот бешеный бег, в этот круговорот мирской суеты настолько не вовлечен. Он может трезво рассудить, утешить, успокоить. Люди это спокойствие, это мирное состояние души чувствуют; они как бы воспринимают частичку этого спокойствия и мира. Так что монастырь должен, прежде всего, нести людям духовное умиротворение. Сейчас, наверное, не те времена, чтобы мы совершали выдающиеся телесные подвиги: не ели бы по 10 дней или служили по восемь часов подряд, а потом еще полночи молились бы в келье. У нас нет той телесной и духовной крепости, что была у древних подвижников. Мы — люди, не имеющие достаточного иммунитета против гордости и тщеславия, и легко можем впасть в страсть или прелесть. Среди приходских батюшек, конечно, немало святых людей. Но когда у самого замечательного священника 5-7 детей, то ему наряду с богослужением и молитвой надо все-таки еще и семьей заниматься, а это поле для многих забот и хлопот. А монах может не отвлекаться, он не теряет свое мирное устроение души. Поэтому наше дело — «стяжи дух мирен». И если кто достигает определенного успеха в этом, то это во многом и будет осуществлением важной миссии монаха служить просвещению окружающих.
Но параллельно, уже во вторую очередь, можно заниматься и обычным просвещением — с помощью текстов, статей. Апостолов сегодня больше знают по их текстам, чем по их подвижническим трудам. И, к примеру, святители Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, может, очень крепко подвизались, но и их все знают по тому, что они написали. Когда человек каким-то путем прошел, чего-то достиг, стяжал, то как христианин, желая поделиться этим благом с другими, он может это выразить словом, показать путь и так далее.
Сначала дело и состояние духа, потом уже слово. Пока человек сам опытно не прошел путь, чему он будет учить других?.. Как бывший педагог могу сказать, что ты не можешь передать другому человеку того, чего сам не имеешь. Вот когда имеешь, тогда стараешься делиться с теми, кто способен воспринять. В противном случае, как говорил один батюшка, «весь пар уходит в гудок». Сегодня с амвона иногда о таких высоких вещах говорят, что страшно становится — ведь это надо так жить, как ты говоришь… Не хотелось бы, чтобы мы когда-либо пришли к ситуации, что куда ни плюнь — попадешь на какого-нибудь гомилета, который красиво говорит, но за словами у него ничего нет.
— Почему Вы пришли именно сюда, в городской монастырь? Ведь в глухой деревне спокойнее, тише и легче спасаться; разве нет?
— Вопрос, который Вы задаете, очень частый. Люди спрашивают: «Почему Вы пришли в Москву?» Для них это непривычно, поэтому тут надо основательно ответить.
Монашество не является своевольным шагом: вот, человек рационально подумал, взвесил все за и против и ушел. Может, и бывают такие случаи, но чаще Господь как-то промыслительно приводит человека к монашеству. Когда я пришел в монастырь, я был еще аспирантом Общецерковной аспирантуры. Мне даже технически было бы сложно жить где-нибудь на Соловках и ездить по учебной необходимости в Москву.
Кроме того, я стараюсь сочетать монашество с занятием богословской наукой. А чтобы заниматься богословием, нужны определенные условия, доступ к литературе и т.д. С другой стороны, конечно, богословие невозможно без глубокого понимания святых отцов; а в основе всякого понимания лежит хотя бы частично одинаковость опыта. И если ты не имеешь должного понимания отцов, о трудах которых пишешь, то можешь быть только высокообразованным попугаем, который повторяет чужие слова, но весьма смутно догадывается об их значении. Поэтому монашество очень помогает богословию, а богословие — монашеству.
Что касается жизни в отдаленном монастыре, то, возможно, когда-нибудь Господь меня и к этому приведет. Но городской монастырь не так уж и сильно отличается от деревенского, как это может показаться. Тот же труд, те же паломники. Утром приходим на правило. Тишина, никто тебе не мешает молиться. Или вечером я прихожу сюда как алтарник, в храм захожу. Тишина и умиротворение. То, что там за стеной, где-то совсем рядом шумная Москва, уже и не чувствуется. Наш мир — это монастырь. За его ворота я нечасто выхожу. А если и выхожу по той или иной необходимости, то недалеко ухожу от него, обычно пешком. На метро я езжу редко. Так что весь мой город — это несколько кварталов вокруг Высоко-Петровского монастыря. А сам монастырь у нас, как Вы заметили, спокойный и достаточно тихий. Часто заходят люди в наш монастырь и сами удивляются: центр города, самый центр, и такое спокойное место. Можно даже сказать, что тихое. Если Вы встанете внутри, обратите внимание — стены монастырские от шума защищают. Буквально за ворота выходишь, и уровень шума уже совсем другой. Буквально 20 метров пройти. Смотрите, если мы сейчас замолчим… Тихо, правильно? Звуков вообще нет. Чем не безмолвие? Мало ли, что Москва. И паломники нам нисколько не мешают. Ведь сказать, что здесь большие потоки людей, нельзя. Ну, конечно, если быть совсем уж придирчивым, то можно сказать, что идеальной тишины нет. Но если кто-то в своих молитвенных трудах дойдет до той высоты, что даже небольшой шум будет ему мешать, то, может быть, для него и появится необходимость уехать куда-нибудь в глухомань, чтобы уединиться.
Но где сегодня найти такой монастырь, чтобы такая тишина была, что человеческого голоса не слышно, ни коровы, ни журчания реки? Вы такое место знаете?.. Исходя из моего опыта, даже если в монастыре пять человек, они «прекрасно» могут разорять душевную тишину простой болтовней. И наоборот, если человек как-то старается держаться от этих суетных разговоров подальше, то спасаться будет и в городе. Лично мне, я Вам честно скажу, когда хочется сосредоточиться, одному побыть, я прихожу в храм, когда службы нет, а лучше — в алтарь. Тишина, вообще ничего не слышно. И ты в алтаре — такое благодатное место. Стоишь на коленях, или просто стоишь и молишься. Помолился, обошел иконы, ко всем приложился и ушел — такая благодать!
Так что не город на нас должен влиять, а мы должны влиять на город.
Поначалу, когда я только крестился, был достаточно горячим неофитом. Были мысли даже о том, чтобы, как отшельник, уйти куда-нибудь в лес. Но как-то один монах мне сказал: «Знаешь, последние почти лет 200 таких людей уже нет». Такая форма монашества почти перестала существовать. Да и потом, мы — люди ХХ века. Не уверен, что мы приспособлены к жизни в полном отшельничестве. Есть, наверное, отшельники и сейчас, но в более южных широтах. Вот пошел ты, горожанин, в зимний лес. Что ты там будешь делать, как себя прокормишь?.. Тишина должна быть в человеке, там ее надо искать. Человек должен сам отстраниться от суеты. Он должен быть таким, чтобы ему не был интересен этот мир. Не интересно даже то, что в 20 метрах творится.
Церковь называет Богословами трех человек: Иоанна Богослова, Григория Богослова и Симеона Нового Богослова. Все они величайшие богословы и богосозерцатели. Никто из них не жил длительный период вдали от людей. Или вот была Матрона Московская: она же не где-нибудь в Карелии в лесу жила, правильно? И сейчас в Москве есть духовные люди, прозорливые старцы. Важно, на чем человек сосредоточен, что является объектом твоего внимания. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6:21). Если человек думает: «Магазин, одежда, компьютер, Интернет…», то он везде может быть беспокойным. У меня знакомый есть, он на Афоне живет — каждый вечер в Интернете. Вот это и есть уединение?..
Поэтому в Высоко-Петровском монастыре можно искать спасения, умиротворения и тишины точно так же, как и в любом другом месте. Наш монастырь когда-то играл значительную просветительскую роль. Бог даст, и в будущем будет ее играть. В конце концов, здесь тоже кто-то должен быть.
— Православие, как говорят, не столько доказывается, сколько показывается. Были ли в Вашей жизни примеры личной святости? Какими были эти люди, чему они Вас научили?
— Ну, насчет святости судить не берусь, а о людях, на которых я старался ориентироваться, с которых я старался брать пример, пару слов сказать могу. В первую очередь хочу сказать о моем духовнике прот. Георгии Брееве. Я его знаю как человека очень простого, искреннего и любящего. Знаете, об о. Иоанне Крестьянкине говорили, что он «любит не всех, а каждого». Вот о. Георгий тоже такой. Когда ты приходишь к нему, он всегда старается вникнуть конкретно в твой вопрос. Не «вообще», а именно в твой.
Сейчас многие стали падки на чудеса, «прозорливых старцев» и так далее. Но это не то, на чем должен человек сосредотачиваться. К сожалению, я встречал и прозорливых людей, обращение к которым, увы, не всегда оборачивалось благом для приходящего к ним, а иногда было и в ущерб. Поэтому, на мой взгляд, для духовного руководителя главное — не какие-то сверхспособности, а искренняя любовь к ближнему и смиренномудрие, надежда на то, что Господь внушит, что сказать человеку и на какой путь направить.
Вспоминая примеры искреннего и жертвенного христианского служения, хотел также несколько слов хотел сказать о тех православных батюшках, с которыми жизнь меня свела в Ереване, где я ходил в храм Московского Патриархата. Там храм очень небогатый, полноценное довольствие батюшкам не может обеспечивать. Некоторым священникам приходилось даже работать на стороне, «по полной»; но все равно все отцы неукоснительно приходили на свои службы и так служили многие годы. Причем никого из прихожан не обременяли своими просьбами, ничего не просили, не требовали, не роптали. И всегда, и везде я видел их доброту и искренность. И смирение. Был там, к примеру, батюшка, не буду имя называть, добрый, мудрый. И прозорливый. Но всегда старался быть смиренным и всегда советовался с другими батюшками. Хотя был настоятелем. А если не было батюшек, то мог у более-менее рассудительных прихожан спросить. И спрашивал не для формы, а искренне: «Как ты думаешь, как будет правильно? Как лучше поступить?»
Так что, хотя и говорят, что сейчас такие времена, что «оскуде преподобный», и это действительно так, но я уверен, что сейчас есть много людей буквально золотых, людей Божиих, у которых мы можем учиться, с которых можем брать пример.
Смотрите также:
Высоко-Петровский монастырь в лицах: ученый-славист, обратившийся в Православие из ордена иезуитов
Высоко-Петровский монастырь в лицах: издатель и духовник игумен Петр (Пиголь)