Сегодня много внимания уделяется выработке концепции развития, поискам единой национальной идеи, вопросам национального единения, единства славянского мира, и прежде всего близких друг другу русских, белорусов и украинцев, бывших прежде одним народом. Для того чтобы это единство было истинным и прочным нужно, чтобы оно создавалось на верных, глубинных, непоколебимых основах.С большой силой и наглядностью вопросы славянского единства, будущности славянства и его культуры были раскрыты Константином Леонтьевым — мыслителем, который назван «самым острым умом, рожденным русской культурой в XIX веке» [2, 181]. Жизни и творческому наследию Константина Леонтьева сейчас посвящается много исследований, его учение актуально и пользуется вниманием. Именно к опыту и наследию мыслителя нужно обратиться для разрешения этих вопросов, особенно в год, когда отмечается тысячелетие русского монашества на Афоне.
Константин Леонтьев в конце жизни, в 1891 году, принял монашество. Начало же своего духовного возрастания он положил в 1871—1872 годах на Афоне, в Русском Свято-Пантелеимоновом монастыре. Леонтьев, в то время уже получивший признание писатель, дипломатический сотрудник, российский консул в Салониках, пришел на Афон не как сторонний наблюдатель, а был призван Свыше и направлен туда благодатию Божией через чудо исцеления от смертельной болезни. Под руководством афонских старцев Иеронима и Макария он, до той поры сердечно еще не обращенный к Богу, стал, по его словам, «настоящим православным», верным чадом Церкви Христовой.
На Афоне, в духовной атмосфере общежительной обители, при старческих наставлениях окончательно выработались воззрения мыслителя-христианина. Леонтьев вспоминал: «Всё главное мною сделано после 1872—73 годов, то есть после поездки на Афон и после страстного обращения к личному православию… Личная вера почему-то вдруг докончила в 40 лет и политическое, и художественное воспитание мое» [4, 120].
Одним из главных трудов Леонтьева стал начатый на Афоне трактат «Византизм и славянство». В нем мыслитель затронул те вопросы православной жизни, православной политики и «культурного национализма», над раскрытием которых продолжал трудиться до конца жизни. Как явствует из названия этого важнейшего труда Леонтьева, особое внимание в нем мыслитель уделил славянским народам.
Леонтьев еще до своего обращения был известен в литературных и общественных кругах, считал себя последователем Данилевского и, по его собственным словам, «поклонником культурного славянофильства» [3, 169]. Много лет он нес дипломатическую службу в европейской части Турецкой империи и находился в постоянном общении с ее православным населением — греками и южными славянами. Уже в первых своих публицистических работах Леонтьев выказал большую любовь к славянству, славянским народам. Он и псевдоним выбрал соответствующий: Иван Русопетов. Вместе со «старшими славянофилами» Леонтьев чаял расцвета пышной и своеобразной славянской культуры, резко отличающейся от культуры западной, европейской. Он всегда призывал к «славяномыслию, славянотворчеству, славяноособию», по его выражению [3, 530].
Своеобразие, разнообразие, многообразие, цветение… К этим понятиям мыслитель возвращается вновь и вновь. Леонтьев говорит о цветущем, богатом земном разнообразии, о своеобразии во всех сферах жизни: о многообразии национальных культур, неоднородности общественных положений и сословий, о своеобразии провинций и областей, разнообразии человеческих характеров, мыслей, взглядов и чувств, бытовых особенностей, творческой деятельности и т. д.
В соответствии с выдвинутой им в трактате «Византизм и славянство» гипотезой триединого процесса, или процесса развития, цветущее многообразие — признак жизненной силы и характеристика стадии наивысшего развития социального организма, любого явления или процесса, «всего существующего в пространстве и времени» [3, 127]. Но зиждительным и плодотворным для человеческого общества, народов, наций это многообразие может стать, по Леонтьеву, только если оно будет облечено в гармоническое и спасительное «единство веры».
Леонтьев сам замечает, что до обращения он «думал больше о разнообразии, чем о единстве». «Живое, сердечное понимание “единства” стало доступно» ему «единовременно с приятием личной веры», обладанием которой он был «обязан афонским духовникам» [3, 668].
Основным для Леонтьева — православного мыслителя — становится понятие единства. Это организующее, охранительное начало церковной и государственной дисциплины, это единство спасительных интересов, единодушие в православной вере и мистическое единение верующих во Христе.
Леонтьев пишет: «Я почти вдруг постиг, что и то реальное разнообразие развития, которое я находил столь прекрасным и полезным в земной жизни нашей, — не может долго держаться без формирующего, сдерживающего, ограничительного мистического единства; ибо при ослаблении стеснительного единства произойдет скоро то самое ассимиляционное смешение, которое я зову то эгалитарным прогрессом, то всемирной революцией» [3, 668].
Славяне — люди одного языка (или близких друг другу языков), родственные по крови, т. е. по земным, природным свойствам. Но объединение лишь по этническим признакам само по себе не будет ни прочным, ни духовно и культурно плодотворным. «За что любить племя? — спрашивает Леонтьев. — За кровь? Но кровь ведь ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что любишь свою, близкую…» [3, 108] Что же касается языка, то зачастую на языках славянских говорят и пишут слова отнюдь не спасительные, не святоотеческие…
Общие земные заботы, жизненное обустройство, совместное решение экономических задач тоже шаткие опоры для объединения. Люди, действительно, должны заботиться об удовлетворении своих материальных нужд, но это не является самоцелью. Так и афонский духовный наставник Леонтьева — старец Иероним повторял, что «одно обеспечение вещественное всегда бывало ложно» [1, 416]. «Ничего для земли. Всё — по любви к собственной душе», — излагает этот принцип Леонтьев [3, 28; 3, 577]. При этом он напоминает, что «движущее начало» жизни общества должно быть «не чисто хозяйственное, а религиозное» [3, 616] в соответствии с евангельским принципом: «Ищите прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам» (Мф. 6, 33).
Истинной пользы для всеславянства нужно искать прежде всего в духовном, религиозном единении на принципах, данных в Евангелии, на вековых корнях святоотеческих, церковных. Нужно стремиться к этому «идеальному славизму», а не гнаться за славизмом «племенным», за «каким-то новым “чистым славизмом”, который рискует выйти не чем иным, как или самым жалким, или самым страшным европеизмом новейшего времени», по словам мыслителя [3, 668].
Леонтьев — человек, причастный практической политике, — думает и о том, как «объединить в союз, политически устроить» всеславянство [3, 358]. Леонтьев мыслит намного шире славянофилов: в своих прозрениях и проектах он видит славян, составляющих особого рода конфедерацию, союз государств, Восточно-Православный союз, который образуют не только славянские, но и другие православные страны и народы, и в первую очередь это греки. Во главе конфедерации Леонтьев видит Россию, сильную своей православной государственностью, «крепостью Православия». «Сила России нужна для всего славянства», — говорит Леонтьев [3, 166]. Он определяет и «общеполитический, религиозный и культурный центр для единения»: «Этим центром может быть только Царьград. Царьград есть тот естественный центр, к которому должны тяготеть все христианские нации, рано или поздно (а может быть, и теперь уже) предназначенные составить с Россией во главе великий Восточно-Православный союз» [3, 164].
Мыслитель, многие духовно-политические предвидения которого в настоящее время сбылись, говорит, уповая на Промысл Божий: «Восточно-славянскому союзу нужно быть, потому что ему предназначено создаться» [3, 374].
Возникает вопрос: неужели подобные проекты могут осуществиться? Для этого нужна особая «крепость Православия» [3, 166] в России — главе союза. Даже Леонтьев еще во времена Российской империи, веруя в свой идеал, откладывал его воплощение до той поры, пока в государстве не усилятся православные, «византийские», как говорил мыслитель, начала. Охранительные тенденции, возврат к спасительным традициям православной жизни, он считал еще недостаточно сильными в России для создания ею такого духовно-политического союза.
Но, по слову Евангелия, Богу всё возможно (Мф. 19, 26). Помощию Божией возможно и претворение в жизнь леонтьевского «идеального славизма», в том числе и через усвоение нашими братскими народами наследия монаха Климента (Леонтьева).
Список литературы:
- Иероним (Соломенцов), иеросхимонах. Духовное завещание // Великая стража: Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария. М., 2001. С. 414—418.
- К. Н. Леонтьев: Рrо et contra: Антология. Кн. 2. Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей после 1917 г. СПб., 1995.
- Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство. М., 1996.
- Письма К. Леонтьева к В. Розанову // Волга. 1992. № 2. С. 120.